Когда исчезнет последний русский в Центр

[Nezhegol]

Понятно, что в большинстве случаев для представителей нерусского этнического меньшинства языковая проблема в странах региона должна рассматриваться неотделимо от ее постановки применительно к собственно этническим русским. Большинство более-менее заметных в региональном этносоциальном поле общин — таких как корейцы, евреи, осетины, армяне, немцы и другие, находятся абсолютно в том же русскоговорящем, русскоориентированном пространстве. Исключать из понятия «русскоязычных» необходимо тюркоязычные меньшинства — уйгуров, татар, башкир, азербайджанцев, а также в высокой степени исламизированных представителей некоторых северокавказских этносов — выходцев из Дагестана, Чечни, Ингушетии и т.д. Безусловно, вписываясь в доминирующую сегодня на официальном уровне понятие «российского соотечественника», эта страта в меньшей степени ориентирована на Россию, более успешном адаптировавшись в сравнительно комфортную для них языковую и, особенно, конфессиональную среду.

Хотя в любом случае и здесь существует множество нетипичных ситуаций, каждая из которых должна рассматриваться индивидуально.

Рассмотрение языковой ситуации в регионе возможно только при достижении понимания статусной сущности современных русских и русскоязычных жителей стран региона. Коротко, но как наиболее актуальное, необходимо отметить неуместность применения к данной общности понятия «диаспора», практикуемого многими авторами и российскими госуструктурами. Как минимум, применение статуса диаспоры в нашем случае дает де-юре основание местным госструктурам отвергать какие-либо претензии со стороны России по защите прав здешних русскоязычных.

Диаспора, как известно, это устойчивая совокупность людей единого этнического или национального происхождения, живущая за пределами своей исторической родины и имеющая социальные институты для поддержания и развития своей общности. Положение русскоязычного населения в республиках бывшего СССР не может быть описано с помощью концепции диаспоры. Одним из общепризнанных и очевидных признаков диаспоры является пребывание некой этнической (и/или конфессиональной) общности людей за пределами страны (территории) их происхождения, в иноэтническом (и//или ноконфессиональном) окружении. Другим критерием в определении диаспоры является то, что диаспора понимается как такая этническая (этническая, конфессиональная, этноконфессиональная) общность, которая сохраняет наиболее важные характеристики национальной самобытности своего этноса или конфессии: национальный язык, особенности культуры, ментальности и сознания в целом.

Диаспора качественно отличается от дисперсной эмиграции наличием организационных форм своего функционирования и развития, от занятых бытовыми проблемами землячеств до общественных, национально-культурных и политических движений и политических партий. В понимании автора, диаспора, помимо соответствия названным выше критериям, — это еще и община, проживающая на территории, исторически принадлежавшей этносу, частью которого она является. К территории бывшего Советского Союза это не относится.

Русские и все русскоязычные, проживающие за рубежами современной России, но в пределах границ бывшего СССР, находятся на территории, исторически им принадлежавшей и веками находившейся в составе сначала Российской империи и затем Советского Союза. Эти люди не эмигрировали за пределы своего государства, наоборот, это государство не по их воле вдруг неожиданно изменило состав своей территории, уменьшилось, и они оказались за границами собственно России, в случае с Центральной Азией — еще и на территории ранее никогда в истории не существовавших государств. Если, конечно, не поддаваться мифотворчеству современных национальных историков, рассуждающих об «арийском» происхождении или о неком кочевом «великодержавии»..

Это обстоятельство, кстати, относится, например, и к узбекам, проживающим за пределами территории современного Узбекистана, да и ко всем остальным гражданам бывшего СССР и их потомкам. Наиболее точным здесь представляется определение известной французской исследовательницы Марлен Ларюэль, по мнению которой, основная проблема, связанная с употреблением термина, заключается в другом: «русские, проживающие за рубежами России, но в пределах границ СССР, находятся на территории, исторически им принадлежащей и веками находившейся в составе империи. Не столько они рассеялись по территории, сколько само государство вдруг неожиданно уменьшилось и оставило их за границами своей новой территории» [1].

Термин «диаспора» может быть применен к эмигрантам из Российской империи XIX века, после революции и гражданской войны, к тем, кто уехал в советскую эпоху, покинув страну, и совершенно неприменим к тем, кто оказался на превратившейся одномоментно в иностранную территории в 1991 году. Очень интересно предложение Роджерса Брубейкера, который использует в таком случае термин «accidental diasporas» («нечаянные диаспоры») и проводит различие между понятиями «movement of peoples across borders» и «movements of borders across peoples» («движение народов через границы» и «движение границ сквозь народы») [2]. Это интересно, образно, художественно, но вряд ли применимо в качестве научной дефиниции.

Что такое «российские соотечественники» — представляется не внятно, размыто и, как уже очевидно, не очень функционально.

Во всех известных случаях попыток дать точное определение уникальной общности русских и русскоязычных (либо совпадающих, либо отличающихся друг от друга по основным характеристикам незначительно), проживающих в бывших советских республиках из поля зрения исследователей выпадает еще одна дефиниция, достойная быть примененной хотя бы экспериментально к рассматриваемому уникальному явлению.

Речь о понятии «ирредента» и о явлении ирредентизма. В отличие от диаспоры, члены ирреденты рассеянно проживают на территории удаленных от их исторической родины государств, они, как правило, компактно расселены в государствах, граничащих с их исторической Родиной, особенно высока их концентрация в приграничных, сопредельных территориях. Известны и примеры различий между диаспорой и ирредентой: поляки в Литве (ирредента) — поляки в Казахстане (диаспора), русские на Украине или в Казахстане (ирредента) — русские в США (диаспора), армяне во Франции или США (диаспора) — армяне в России и странах бывшего СССР (ирредента) и так далее.

Вероятно, глубокий анализ применимости данного термина к ситуациям на пространстве бывшего СССР покажет не стопроцентную эффективность. Но представляется, что он более уместен, нежели широко присутствующая в информационном пространстве «диаспора», отчуждающая русскоязычных от территории проживания и одновременно позиционирующая русский язык как привнесенный извне, что — при более глубоком анализе — представляется вовсе не так.

В случае с русскими и русскоязычными в постсоветских странах Центральной Азии основные критерии диаспоры частично, а чаще абсолютно, отсутствуют. Например, ощущение этнического единства развито (или, по крайней мере, декларируется) у отдельных русскоязычных (на данной территории) этнических групп (корейцы, евреи, армяне), у активистов общественных организаций, имеющих в своем названии определение, производное от понятий «русский» или «российский». Однако это ощущение этнического единства отсутствует у подавляющего большинства русских. Отсутствие либо неразвитость этнического единства и обуславливают разрозненность всей русской этнической группы. Этническая идентичность представляет собой результат эмоционально-когнитивного процесса осознания этнической принадлежности, отождествление индивидом себя с представителями своего этноса и, что важно, обособления от других этносов, а также глубоко личностно значимое переживание своей этнической принадлежности. Это есть осознанная и отрефлектированная ассоциированность, но она не так уж часто проявляется у русских и русскоязычных в постсоветских республиках Центральной Азии.

В отличие от этнической принадлежности, этническая идентичность есть уже результат самокатегоризации, достигаемой самостоятельно каждым индивидом в итоге его собственного конструирования образа окружаемого мира и своего места в нем. Этническая идентичность включает и глубоко значимое переживание данной принадлежности, как одной из важнейших компонент в системе представлений личности о себе. Среди ее основных критериев могут быть такие, как родной язык, общность происхождения, культура, традиции, религия, общее историческое прошлое, чувство привязанности к родной земле, своей Родине, общей территории проживания и др.

Истинная этническая идентичность человека часто может не совпадать с официально предъявляемой или приписываемой этнической принадлежностью, что весьма характерно как раз для граждан бывшего СССР, характеризуемых в бывших союзных республиках определением «русскоязычные». Для Киргизии или Узбекистана это большой список этносов — представителей выходцев из бывшего СССР — от армян до якутов. Найти этому феномену объяснение в историческом ключе несложно, труднее определить для его представителей критерии идентичности, в определенном смысле — уже «надэтнической» и базирующейся в постсоветской ситуации в первую очередь на общем для всех русском языке.

В своем широком первичном лингвистическом значении определение «русскоязычные» характеризует любых людей, способных разговаривать на русском языке. Понятно, что это определение чрезвычайно широко и не может быть употреблено при рассмотрении проблематики нетитульных этносов в странах постсоветского пространства. Более узкое значение понятия «русскоязычные» утвердилось после распада СССР и обозначает вполне определенные категории или группы населения в государствах на территории бывшего Советского Союза. Можно согласиться с С. Панариным в том, что первый сущностный признак «русскоязычности» это глубокая включенность в русскую культуру, преимущественно в ее советском варианте, помимо знания русского языка этот признак включает в себя и достаточно свободное владение основными идиомами русской культуры, ценности которой в самом полном смысле слова являются привычными, родными, нередко не рефлексируемыми [3].

Прежде всего — как наиболее важные в качестве идентификационных, — это интересы тех, кто является хранителем и/или носителем этнокультурного наследия. Это, без сомнения, интеллигенция, а точнее, если говорить о реалиях Киргизии, да и всех стран региона за исключением Казахстана и в какой-то мере Узбекистана, остатки того, что было нетитульной частью интернациональных (полиэтнических) интеллигенций этих республик. Результаты миграции и естественных демографических процессов двух десятилетий сегодня с большим сомнением позволяют говорить о достаточном наличии этой социальной страты в структуре русскоязычных общин Киргизии, Таджикистана, да и всего региона.

Говорить о состоянии русского языка по каждой из республик региона было бы легко, если было бы возможно было просто обойтись оперированием выверенными статистическими данными и результатами социологических опросов. Однако цифровые показатели являются лишь одним из факторов, обуславливающих состояние русского языка.

Если, например, говорить о Таджикистане, то там почти нет в общем виде русской проблемы. Доля русских в населении с 13% в начале 1960-х упала до менее 1% в настоящее время, в этногруппе преобладают одинокие пенсионеры, а также маргинальные представители, вытесненные на обочину социальной жизни. За период с 1989 по 2000 год (подведение итогов первой постсоветской переписи населения) число русских в Таджикистане сократилось с 388,5 тысяч до 68 тысяч человек, узбеков — с 1 миллиона 197,8 тысяч до 936,7 тысяч. В 4 раза снизилась численность татар и азербайджанцев; в 5 раз — грузин; в 6 раз — армян; в 8 раз — корейцев, осетин и башкир; в 10 раз — лакцев и поляков; в 11 раз — украинцев; в 12 раз — чувашей; в 13 раз — казахов; в 14 раз — белорусов; в 16 раз — болгар; в 18 раз — мордвы; в 30 раз — немцев. Не бывшие слишком уж многочисленными и ранее, все эти и другие этнические группы, за исключение тюркоязычных, в первую очередь узбеков, солидаризируясь с собственно русскими и городскими таджиками, составляли базу распространения русского языка. К настоящему времени оценочная численность русских не превышает 30 тысяч человек, численность других названных групп исчисляется во многих случаях лишь сотнями, а то и десятками человек.

Проблематика русскоязычия в условиях современного Таджикистана касается больше самих таджиков, поскольку экономика республики до такой степени зависит от России — около 45% ВВП формируется из переводов трудовых мигрантов, нуждающихся в знании русского языка. Данные социологических опросов душанбинского центра «Шарк» показывают, что более 70% сегодняшнего населения во всех социальных и иных стратах стремятся к знанию русского языка и констатируют зачастую отсутствие возможностей для его изучения. Последнее происходит уже в силу факторов сугубо политических. В октябре 2009 года в Таджикистане был принят новый закон о языке. Документ, в поддержку которого выступил президент страны Эмомали Рахмон, усилил позиции государственного языка в таких сферах, как научные исследования и деятельность органов власти. Это подразумевало, в частности, что все делопроизводство и переписка государственных учреждений с гражданами отныне будет вестись только на таджикском. Закон, по словам Рахмона, должен стимулировать дальнейшее развитие национального языка, а также повысить национальное самосознание. При этом бесплатных курсов обучения таджикскому для национальных меньшинств в республике просто нет.

Численность российской диаспоры в Киргизии по состоянию на 1 января 2007 года оценивается в 550 тысяч человек (11% населения страны),.из них русских — около 470 тысяч (по данным переписи 1989 года, в республике проживало 917 тысяч русских — 21,5%), а к нынешнему времени доля русских в общей численности населения Киргизии сократилась примерно до 12% (оценочно 550 тысяч), что отодвинуло их среди этнических групп со второго на третье место (на первое вышли узбеки). Эмиграция ударила по национальной экономике — возник острый дефицит квалифицированных инженерно-технических кадров. В этих условиях власти стали пытаться удержать русскоязычное население всевозможными пряниками. Придание русскому языку официального статуса — в числе таких мер (статус закреплен в Конституции). Сейчас русский язык широко используется во всех сферах жизнедеятельности общества (включая делопроизводство), в работе правительства, парламента, других властных структур, остается основным языком образования, науки, культуры. Он изучается в средних, и в большинстве высших учебных заведений. В динамичной политической жизни республики в последние примерно пять лет время от времени фактор русского языка используется различными политическими силами в качестве раздражителя — с учетом пророссийских настроений большинства титульного населения, но на реальную ситуацию, за исключением миграционных настроений, это скорее не влияет. В силу ряда специфических характеристик, киргизский язык, забота о котором также относится к разряду пустых деклараций, пока не в состоянии выполнять большой ряд функций в роли государственного.

Другое дело — качество этого русского языка. По мнению профессора Киргизско-Турецкого университета в Бишкеке Замиры Дербишевой, «на плохом русском ведут занятия, читают лекции большинство преподавателей киргизской национальности. Многие из них, несмотря на то, что являются прекрасными специалистами в своей области, недостаточно хорошо владеют грамматическими, стилистическими, акцентуационными нормами русского языка, что в конечном итоге ведет к нарушению адекватного восприятия информации» По ее же признанию, «на сегодня у киргизского языка не сформирована одна из главнейших функций национального языка, а именно научно-образовательная.».

Киргизия — яркий пример маргинализации русского языка, его вытеснения от русского языкового материка, происходящего естественным образом, зачастую не продиктованного никакими указами или законами, а происходящего из реальной коммуникационной ситуации на всем постсоветском центральноазиатском пространстве. И это при том, что Киргизия и Казахстан, где происходят похожие процессы, были и остаются в регионе наиболее открытыми для российского информационного воздействия. Русскоязычным СМИ принадлежит в республике ведущая роль. На информационном поле Киргизии присутствуют российские издания — «Комсомольская правда», «Московский комсомолец», «Аргументы и факты», российское телевидение представлено доступными без специальных приспособлений передачами российского «Первого канала» и передачами телерадиокомпании «Мир», местными каналами, где русскоязычные передачи занимают, за исключением государственных каналов, б?льшую часть эфира, аналогично обстоит дело и в эфире радио.

Граница между российским русским языком и русским языком, бытующим в Киргизии, маркирована, например, буквой «ы» и соответствующим звуком — в теле- и радиопередачах, — она появляется в названии страны, названии народа и его языка: «Киргизстан», «киргизы», «киргизский язык»… Со стороны русскозычных СМИ происходит приспособленческое «подыгрывание» местному титульному «самосознанию» и политике властей, что, в свою очередь, быстро входит в разговорный язык, включая и язык сугубо русскоязычной среды, той самой ирреденты. Особенно эта тенденция заметна и естественна у молодежи, воспитание которой приходится на постсоветский период. Можно лишь предположить, что в ходе смены поколений наступит критический момент, после которого возврата к когда-то очень близкому к литературному, настоящему русскому языку (бывшему особенностью Средней Азии и Казахстана в советское время) просто уже не произойдет. Поскольку же Киргизия и Казахстан — не худшие примеры, понятно, что в остальных республиках региона эта тенденция еще сильнее. В Узбекистане или Таджикистане уже давно нетрудно встретить этнических русских, особенно нестоличных, говорящих на русском — родном! — языке с сильным узбекским и таджикским акцентом….

В Центральной Азии, где русские проживают в иноэтничном и иноконфессиональном окружении, проблемы русского образования ощущаются сегодня особенно остро. При всех сравнительно позитивных оценках языковой ситуации в той же Киргизии, по словам руководителя Владимирского православного благотворительного общества в Бишкеке С. Епифанцева, «количество школ с преподаванием на русском языке стремительно сокращается, а качество преподавания столь же стремительно ухудшается, хотя бы просто потому, что преподаватели уходят по возрасту, а на смену им или никого нет или же в лучшем случае приходят весьма слабые педагоги. Да и в отрыве от российской школы происходит деградация преподавания на русском языке». В турецких лицеях, количество которых только в Киргизии перевалило за десятки, преподавание тоже ведется на русском языке, но у кого повернется язык назвать их русскими школами?..

Русских в Киргизии в 1989 году проживало 916 тысяч 558 человек, киргизов — 2 миллиона 229 тысяч 663 человека, нетюркоязычные (они же в условиях Киргизии — русскоязычные) этносы в сумме при общей численности населения в 4 миллиона 257 тысяч 755 человек составляли не менее 350-400 тысяч человек, другими словами, как и в Казахстане, титульный этнос не достигал половины населения. Отсутствие выверенной этнической политики, низкий уровень жизни и допускающий любые проявления агрессивного национализма зашкаливающий пределы возможного либерализм периода президентства А. Акаева привел к описанной выше картине. После 2005 года и перехода госуправления от северных киргизских кланов к южным, даже в советское время бывших основным носителем агрессивного национализма (достаточно вспомнить киргизско-узбекский конфликт в Ошской области 1990-го года) ситуация только усугубилась.

В Узбекистане — при общей численности населения, перевалившей с 1 января с.г. за 28 миллионов человек — этнические русские составляют около 1,3 миллиона. Большинство населения страны (80%) составляют узбеки, свыше 10% — представители других народов Средней Азии (5% — таджики, 3% — казахи, 2,5% — каракалпаки, 1% — киргизы, а также туркмены и другие, не относящиеся, как правило, к русскоязычным, но представляющие собой ирредентизм в классическом его виде). Более половины русского населения Узбекистана проживает в Ташкенте, составляя около 30% его жителей. Русскоязычную общность — особенно в Ташкенте и в целом в городах — составляют также корейцы, армяне, грузины, евреи, каждая группа — от 2-х и менее процентов.

В ходе миграционных процессов республику покинул каждый третий из русских, и этот отток продолжается. По своей численности русские в Узбекистане переместились со второго на четвертое место, пропустив вперед казахов и таджиков; сильно понизился их социальный статус. В правовом отношении русский язык в Узбекистане просто приравнен к другим языкам национальных меньшинств. Однако в городах и промышленных зонах он по-прежнему выполняет функции главного языка межнационального общения и второго по значимости языка науки, образования, культуры, средств массовой информации и т.д. Русский язык — обязательный предмет во всех средних школах республики (хотя сегодня на нем обучается лишь 3-4% учеников против 15% в конце 1980-х годов). Граждане могут обращаться в государственные учреждения с заявлениями не только на государственном, узбекском, но и на других языках — обычно таким языком выступает именно русский. Наряду с узбекским языком, русский язык используется при публикации законодательных актов и других официальных документов. В то же время, миграционные и демографические процессы объективно ведут к сужению сферы применения русского языка, ускоренными темпами осуществляется перевод на узбекский язык делопроизводства. Со второй половины 1990-х годов на государственную службу де-юре принимаются только лица со знанием государственного языка, которым среди русскоязычных владеют не более 5-10%.

Для Узбекистана, как и для Таджикистана, помимо этноязыковой идентификации важную роль играет совпадающая с ней идентификация конфессиональная. За исключением евреев, все остальные русскоязычные общности представлены христианами — как православными, так и католиками и протестантами. Для Киргизии и Казахстана последние нередко являются конфликтогенным фактором, в силу увлеченности прозелитизмом как среди русскоязычного населения, так и среди титульных и других этносов, традиционно ассоциирующих себя с исламом.

На протяжении 1990-х гг. количество школ с преподаванием на русском языке в Туркменистане снизилось более чем на две трети — все русскоязычные школы в 2001 г. были преобразованы в смешанные и переведены на заимствованную из Турции 9-летнюю систему обучения. К началу 2000-х гг. во всех вузах страны обучение было переведено на туркменский язык, а большинство кафедр русского языка закрыто. Подготовка преподавателей русского языка в республике, где по оценкам остается около 100 тысяч человек русскоязычного населения, велась всего в трех вузах, где обучалось не более 15-20 человек. В 2002 году в Ашхабаде была открыта средняя школа имени А.С. Пушкина, в первую очередь — для детей российских дипломатов и сотрудников других немногочисленных российских учреждений и представительств. Эта школа является единственным в республике учебным заведением, где преподавание ведется по российским программам на русском языке.

В Казахстане по результатам последней советской переписи населения 1989 года общая численность населения составляла 16 миллионов 536 тысяч человек. Из них 6 миллионов 227 тысяч 549 человек составляли русские, 6 миллионов 534тысячи 616 — казахи, 896 тысяч 240 человек — украинцы, еще более 2 миллионов человек составляли представители других этносов, ныне относимых к категории русскоязычных. Другими словами, нетитульное большинство однозначно доминировало в этноструктуре. Миграционные процессы начала-середины 1990-х годов и падение уровня рождаемости, сопровождающее падение уровня жизни, повлекли за собой и общее уменьшение численности на достаточно критическую величину — в целом, убыль происходила, естественно не за счет казахов.

По данным Агентства Республики Казахстан, по статистике на май 2008 года, доля русских составляет около 25,5% от общей численности населения 15,5 млн. человек. Традиционно принято считать, что «российская диаспора» насчитывает около 6 млн. человек (имеются в виду славяне, а также народности, исторически связанные с Россией, — татары, башкиры, чеченцы, дагестанцы и т.п.).

Особенностью Казахстан является компактное расселение русско-русскоязычного населения — преимущественно в северных областях, примыкающих или близких к границам России. В Северо-Казахстанской области проживает более 330 тысяч русских, в Кустанайской области — более 378 тысяч, в Карагандинской — более 553 тысяч, в Павлодарской — более 296 тысяч, в Акмолинской — более 278 тысяч, в Восточно-Казахстанской — более 620 тысяч, в Западно-Казахстанской — около 150 тысяч, в Актюбинской — около 94 тысяч, в Алма-Атинской — около 306 тысяч, в Атырауской — более 33 тысяч, в Жамбыльской — более 150 тысяч, в Кызылординской — около 13 тысяч, в Мангистауской — более 39 тысяч, в Южно-Казахстанской — более 151 тысяч. Эта часть населения однозначно подходит под определение ирредентизма и развивается по присущим этому явлению законам.

Специфика ирредентизма обуславливает и особую языковую ситуацию, отличающую Казахстан в регионе.

Казахстан — единственная республика региона, где в экономической и политической жизни реально присутствует и развивается «русский фактор», временами активизируясь и оказывая воздействие на происходящие процессы. К нынешнему времени можно однозначно утверждать, что, несмотря на всю противоречивость, политика казахстанского руководства в этнической сфере была — при сравнении с другими республиками Центральной Азии — наиболее сбалансированной и взвешенной, по-крайней мере, со второй половины 1990-х годов.

Собственно, если бы это было не так, сегодня вряд ли можно было бы наблюдать то, что есть: сравнительно стабильную даже в условиях кризиса социально-экономическую ситуацию, эволюционный характер политических процессов, единичность межэтнических конфликтов. Проецируя эти выводы на состояние собственно языковой сферы и положения русского языка, можно делать значительно более оптимистические прогнозы, нежели по отношению к Киргизии, Таджикистану или Туркмении. Сравнивая же основные характеристики языковой ситуации применительно к Узбекистану, можно отметить некоторые отличия. Как минимум, это, во-первых, политическая активность русскоязычного компонента, самостоятельно обеспечивающего свои права, во-вторых — несмотря на усилившуюся в 2009 году миграцию — доля этого компонента в общей численности дает гарантии сохранения русскоязычной среды на значительно бóльшую перспективу.

Другими словами, независимо от издержек, реальный статус русского языка в Казахстане и Узбекистане близок к обозначенному конституционно, но в Казахстане это скорее уже системно, тогда как в Узбекистане нынешнее состояние и русскоязычного населения, и русского языка, зависит в основном от субъективных факторов, не показывая пока признаков системности.

Говоря о ситуации с русским языком в Центральной Азии, нельзя не сказать о роли турецкого языка и других, привносимых в постсоветское время извне по отношению к постсоветскому пространству. Сотрудничество тюркских республик Центральной Азии с Турцией началось сразу после распада СССР: уже в январе 1992 года для его координации в рамках МИДа Турции было создано Агентство тюркского сотрудничества и развития (TIKA), которое включало два отдела, курировавшие экономические и культурные связи с новыми независимыми государствами. С января 1993 года Турция взяла на себя финансирование двусторонних совместных программ по образованию и культуре, рассчитанных на пять лет, в ходе реализации которых на обучение в Турцию направлялись студенты и школьники из республик Центральной Азии. В Казахстане, Киргизии и Туркменистане была создана сеть анатолийских лицеев — средних учебных заведений с углубленным изучением турецкого и английского языков. В нескольких десятках средних школах было введено преподавание турецкого языка. Многочисленные группы студентов из Центральной Азии стали направляться для учебы в Турцию, которая частично взяла на себя финансирование их обучения.

Единственной республикой Центральной Азии, где в настоящее время нет турецких учебных заведений, является, в силу определенных политических причин, Узбекистан. Наиболее сильны позиции турецкого образования в Туркмении. Судя по ряду фактов, сейчас в регионе начинается второй раунд борьбы за использование турецкого языка в Центральной Азии. Первый раунд был в начале 1990-х годов, когда американцы пытались Турцию использовать как инструмент реализации своих интересов, теперь становится очевиден и собственно турецкий интерес к образовательному и языковому влиянию в регионе. Не без проблем, но определенные ниши, ранее занимавшиеся русским, постепенно турецкий язык занимает.

Английский язык никогда не заменит русский и не будет нужен широким слоям населения любой из стран Средней Азии. Он будет нужен дипломатам, бизнесменам, возможно — ученым, если таковые останутся, учитывая происходящую архаизацию (наиболее яркий пример — Туркмения при Ниязове). Основной массе жителей будет требоваться минимум знаний, обеспечиваемый обычным школьным курсом.

Анализ влияния турецкого или английского языков на общую языковую ситуацию в странах региона обращает внимание еще на одну проблему, имеющую к русскому языку, а именно — попытки вытеснения кириллического алфавита адаптированной к тюркским языкам латиницей. Де-юре это уже свершилось в Туркмении и Узбекистане, дискуссии на эту тему происходят в Казахстане и реже в Киргизии. В Таджикистане аналогичные дискуссии время от времени случаются, но речь идет не о латинице, а о переходе на персидско-арабский алфавит.

В отличие от информационно изолированной Туркмении, ярким примером невысокой результативности подобных реформ является Узбекистан. Несмотря на принятый 17 лет назад закон о переводе узбекского языка с кириллицы на латинский алфавит, окончательная эра латиницы в Узбекистане так и не наступила. В 1920-е годы вопрос о переводе узбекского и других языков с арабского на кириллицу не обсуждался, в то время это было бы нарушением принципов пролетарского интернационализма и продолжением царской политики русификации. Латиница же воспринималась как интернациональный алфавит, всеобщее письмо будущего, даже среди руководства будущего СССР звучали голоса, предлагавшие перевести на нее заодно и русский язык. За это, в частности, выступал нарком просвещения А.Луначарский. Только с 1932-33 годов кампания по латинизации пошла на убыль, а в 1936-м начался процесс перевода языков на кириллицу.

В отличие от 1920 годов, когда на основе латиницы письменность изучалась «с чистого листа» большинством населения, реформа 1993 года в Узбекистане оказалась не воспринята не только большинством населения, но и госаппаратом республики. Практическое выполнение перехода на неоднократно модернизированный латинский алфавит оказалось значительно более трудным, чем предполагалось в начале 1990-х годов, прошла волна национализма, повлекшая за собой изменение массового отношения к латинице, а заодно произошли кардинальные изменения общей политической ситуации, повлекшие за собой и смену конъюнктуры.

Китай не проводит в регионе какой-либо активной или, тем более, агрессивной культурной политики. В вузах открываются кафедры китайского языка, но их задача представляется скорее как продвижение некой «программы лояльности» в ситуации сильной синофобии среди местного населения всех без исключения республик региона.

Невзирая на происходящие в республиках Центральной Азии с разной степенью инт
Невзирая на происходящие в республиках Центральной Азии с разной степенью интенсивности процессы традиционализации, арабский язык воспринимается в странах региона еще менее чем китайский. Это касается, в первую очередь, профессиональных мусульманских священнослужителей или участников каких-то неформальных исламских организаций.

Ну, и, наконец, из всех внешних воздействий на языковую ситуацию — из держав, действительно таковое воздействие оказывающих — последнее место принадлежит Ирану, при всей его информационно-культурной активности. Иранское влияние наиболее очевидно в этнически родственном иранцам Таджикистане, в остальных республиках культурное и языковое присутствие Исламской республики скорее воспринимается терпимо, с учетом исторически сложившихся некритических реалий.

В целом, геополитические изменения, происходящие в регионе, проецируются на языковую ситуацию не так быстро. Есть определенное влияние США и Европы, возможно, со временем что-то изменится, но это произойдет очень не скоро и не так радикально, как иногда представляется. В Казахстане, например, много молодых людей хорошо знают английский, при этом великолепно говорят на русском и казахском, потому что в этом есть реальная необходимость. Русский язык для центральноазиатских республик пока основной и для большинства населения региона вторым по значимости языком, языком выхода в мир, на ближайшие десятилетия останется именно русский.

Столь же среднесрочную, не более, перспективу можно спрогнозировать и для идентифицирующей роли русского языка в русскоязычных общинах республик региона. Если, конечно, не произойдет кардинального поворота в концептуально оформленных внешнеполитических пристрастиях руководства самой России, ее геополитического статуса, возрождения достойной великой державы «восточной политики», которая, как и русский язык, став системной и последовательной, будет — лишь в рамках среднесрочной перспективы! — вполне доброжелательно воспринята в регионе. енсивности процессы традиционализации, арабский язык воспринимается в странах региона еще менее чем китайский. Это касается, в первую очередь, профессиональных мусульманских священнослужителей или участников каких-то неформальных исламских организаций.

Ну, и, наконец, из всех внешних воздействий на языковую ситуацию — из держав, действительно таковое воздействие оказывающих — последнее место принадлежит Ирану, при всей его информационно-культурной активности. Иранское влияние наиболее очевидно в этнически родственном иранцам Таджикистане, в остальных республиках культурное и языковое присутствие Исламской республики скорее воспринимается терпимо, с учетом исторически сложившихся некритических реалий.

В целом, геополитические изменения, происходящие в регионе, проецируются на языковую ситуацию не так быстро. Есть определенное влияние США и Европы, возможно, со временем что-то изменится, но это произойдет очень не скоро и не так радикально, как иногда представляется. В Казахстане, например, много молодых людей хорошо знают английский, при этом великолепно говорят на русском и казахском, потому что в этом есть реальная необходимость. Русский язык для центральноазиатских республик пока основной и для большинства населения региона вторым по значимости языком, языком выхода в мир, на ближайшие десятилетия останется именно русский.

Столь же среднесрочную, не более, перспективу можно спрогнозировать и для идентифицирующей роли русского языка в русскоязычных общинах республик региона. Если, конечно, не произойдет кардинального поворота в концептуально оформленных внешнеполитических пристрастиях руководства самой России, ее геополитического статуса, возрождения достойной великой державы «восточной политики», которая, как и русский язык, став системной и последовательной, будет — лишь в рамках среднесрочной перспективы! — вполне доброжелательно воспринята в регионе.
http://materik.ru/rubric/detail.php?ID=9113&print=Y


[1] Ларюэль, Марлен. «Русская диаспора» и «российские соотечественники» // Демократия вертикали: (сб. статей). — М., 2006. — С. 197-198.

[2] Брубейкер, Роджерс. Диаспоры катаклизма в Центральной и Восточной Европе и их отношения с родинами // Диаспоры. М., 2000. — № 3. См. также: Brubaker Rogers. Nationalism Reframed. Nationhood and the National Question in the New Europe. — Cambrigde: Cambrigde University Press, 1996, 2004.

[3] Панарин С. Русскоязычные у внешних границ России: вызовы и ответы (на примере Казахстана)// Диаспоры. — М., 1999. — №2-3; см. также: Геллнер Э. Условия свободы. Гражданское общество и его исторические соперники. — М., 1995. — С.131.

[Nezhegol]

Киргизские экстраполяции. Погода в Центральной Азии меняется, увы, мгновенно
Василий Крестовский

Эпоха режима Бакиева закончилась, и начался неумолимый отсчёт времени для его коллег – центральноазиатских президентов. Очевидно, что «киргизская волна мятежей» достигла, а точнее, уже накрыла берега Казахстана, Таджикистана и Узбекистана. И потом не стоит забывать ещё и о том, как быстро в Азии меняется погода. Ещё вчера киргизский бек сидел прочно в кресле, а сегодня стал международным изгоем. И этот «погодный фактор» следует учитывать при любых прогнозах развития геополитической ситуации в ЦА на ближнесрочный и долгосрочный периоды.

Со всей определённостью можно сказать, что период относительной стабильности в регионе подошёл к концу. И вряд ли это утверждение можно опровергнуть. На пороге неизбежная «ротация» азиатских авторитариев с последующей внутриполитической и внешнеполитической трансформацией правящих режимов. Причём, это относится и к «барсам», и прочим иным символам, которыми так любят нагружать себя «несостоявшиеся» государства центральноазиатского региона.

Российские власти вполне прагматично оценили последствия «киргизских разбоев». В Кремле, судя по всему, поняли, что нельзя вступить в одну и ту же реку дважды - ситуация в ЦА изменилась кардинально и, соответственно, возросла степень внутренних и внешних угроз. Как заявил Дмитрий Медведев на саммите БРИК: «Революции, подобные киргизской, могут повториться в любой из стран СНГ, если их власти не извлекут уроки из ошибок правления Курманбека Бакиева».

Но самый интересный вопрос заключается в том, а какие собственно уроки из киргизских событий извлечёт для себя российское руководство? До сих пор в Москве превалировала «трубная дипломатия», не предполагавшая резких движений в отношении центральноазиатских элит. В российском МИДе прилагали все усилия, чтобы не раздражать своих «многовекторных» партнёров и всячески закрывали глаза на их антироссийские «зигзаги» во внутренней и внешней политике.

Но…звонок-то уже прозвенел. Очевидно, что изменившаяся ситуация требует от России новых концептуальных внешнеполитических решений: соответствующего инструментария и новых подходов во взаимоотношениях с государствами ЦА. Это тем более необходимо, поскольку на Западе также не оставили без пристального внимания события в Киргизии и уже строят прогнозы на предмет вероятности «крупнейших восстаний» в этом взрывоопасном регионе.

Корреспондент The Independent в Москве Шонон Уолкер, в частности, пишет о повышенном интересе со стороны мировых центров сил к азиатскому «мягкому подбрюшью» России и задаётся сакраментальным вопросом: а не «последуют ли за восстанием в Бишкеке мятежи в других центральноазиатских республиках?».

Но американцы не были бы американцами, если бы задавались только риторическими вопросами. Они последовательно наращивают своё дипломатическое, политическое и военное присутствие в рамках «стратегии Большой Центральной Азии», направленной на вытеснение России из ЦА.

Как известно из сообщений СМИ, Пентагон активно занимается «модернизацией канализации», т.е. созданием военной инфраструктуры. Среди стран, в которых планируется базирование американских войск, фигурируют пять государств: Казахстан, Киргизия, Таджикистан, Узбекистан и Туркмения. США всячески стараются сблизить политические амбиции центральноазиатских вождей с американской стратегией в Центральной Азии. И, надо сказать, им это удаётся.

По мнению Амира Арынова (статья с красноречивым названием «Когда взорвётся Ценральная Азия»), цели американцев в ЦА предельно циничны: «…если взглянуть на события, то невольно понимаешь, что США, на самом деле, делают все, чтобы Центральная Азия взорвалась изнутри и оказалась в состоянии длительного конфликта, но не просто конфликта, а контролируемого, который можно будет в нужный момент разжигать с новой силой».

Киргизские «мятежи» вполне укладываются в логику «управляемого хаоса», конечной целью которого является создание у границ России очага политической и военной нестабильности. Центральная Азия, по замыслам американских стратегов, должна превратиться из «буферной зоны» в территорию исламского «джихада», напрямую угрожающую национальной безопасности России.

Между тем для России этот буферный регион чрезвычайно важен, поскольку является стратегическим рубежом, отделяющим её от всего спектра афганских угроз. Ситуация осложняется тем обстоятельством, что границы в ЦА «дырявые». И залатать их в обозримом будущем представляется практически невозможным. Вместе с тем, с созданием Таможенного союза исчезают последние пограничные пункты между Россией и Казахстаном, на которых хоть как-то отцеживались героин, оружие и бандиты.

Как сообщают наблюдатели, воспользовавшись киргизским «хаосом», международные наркобароны, перебросили в Ферганскую долину крупные партии героина. Вместе с наркотиками сюда, естественно, поступает и оружие. Если ещё до «ошских событий» власти Киргизии давали «зелёный коридор» для транзита наркотиков в Россию, то теперь, в силу набирающей силу войны киргизских кланов и отсутствия «твёрдой руки», республика превращается из «аэродрома подскока» в логистический центр на путях наркоторговли и международного терроризма.

Сегодня нестабильная Киргизия стала геополитической брешью, угрожающей всей геополитической архитектуре Центральной Азии и стратегическим интересам России. Страну, сотрясаемую нескончаемой войной местных кланов, характеризует бурный рост национал-шовинизма, сепаратистские настроения и управленческий хаос. Геноцид узбеков привёл к тому, что узбекская молодёжь стремительно радикализируется и пополняет ряды боевиков ИДУ (Исламское движение Узбекистана) и др. экстремистских группировок.

В частности, наблюдатели из Киргизии сообщают, что «Аль-Каида в настоящее время активно ведет работу по созданию подконтрольных организаций в Центральной Азии, расширению своей сети за счет данных территорий. И делает ставку в решении своих задач на ИДУ и СИД (Союз исламского джихада)».

С большой степенью вероятности можно полагать, что в образовавшийся на границе с Афганистаном «киргизский проран» мощным потоком в Среднюю Азию хлынут религиозные экстремисты, наркотики и оружие. Американцы рано или поздно свои войска из Афганистана выведут, а вот бывшие центральноазиатские советские республики - с их клановой и родоплеменной политической структурой, а также целым ворохом социально-экономических проблем и региональных противоречий - останутся один на один с экспансией исламского фундаментализма.

В сравнительно благополучном Казахстане положение тоже не лучше. Можно сказать, что воинствующий ислам здесь «близ при дверех». Геополитические заигрывания Астаны с тюркско-исламским миром привели к неконтролируемому росту деструктивных религиозных вероучений и исламских движений в Казахстане. Как отмечает известный казахстанский эксперт Данияр Ашимбаев, традиционный «мягкий» ислам в республике «всё больше проигрывает завозимым извне агрессивным и радикальным течениям» и охватывает не только маргиналов, но и образованные слои населения».

Особенно неблагоприятная ситуация в этом плане складывается на Юге страны – «казахском Техасе». Этот регион страны является своеобразным транзитёром трайбализма, криминалитета, наркотиков и «жёсткого ислама» на всю территорию Казахстана. «Бородачи с безумными глазами» появились уже и на «европейском» Севере республики - там, где для «джихадистов», казалось бы, не было и нет почвы. На канонической территории РПЦ, с преобладающим русским населением, идёт строительство мусульманских мечетей и всё чаще среди новообращенных сторонников «нетрадиционного» ислама встречаются славянские лица.

К примеру, один из казахских «северных» имамов на вопрос, как часто он встречается с коллегой из соседней городской мечети, ответил коротко: «Я туда не хожу. Там «ваххабиты». Так что можно констатировать, что границы исламского мира вплотную приблизились к российско-казахстанской границе, вплотную к «мягкому подбрюшью» РФ. И нельзя не видеть, что этот процесс напрямую коррелирует с убыванием (выдавливанием) русского населения из Киргизии и Казахстана.

Таким образом, изрядно поредевшее русское население в ЦА в очередной раз получило тревожный сигнал. Киргизские погромы в очередной раз напомнили, что «некоренным» и «нетитульным» в постсоветских азиатских этнократиях расслабляться нельзя. Но исторические уроки, полученные русскими за последнее прошедшее столетие в Средней Азии, к сожалению, не идут впрок. Российские соотечественники по-прежнему не могут консолидироваться и не способны к системному отстаиванию своих прав. Политически деидеологизированный «русский мир», основанный на пресловутой русофонии, оказался в значительной мере виртуальным созданием.

Как едко заметил один из комментаторов на сайте института Русского зарубежья, в республиках СНГ есть масса паразитирующих соотечественников, подъедающих российский бюджет, но, как оказалось, некому было «в нужный момент прокукарекать SOS!»

Фактически, в критической ситуации русское население в Киргизии оказалось лишённым элементарной моральной и информационно-политической поддержки со стороны России, а также соотечественных организаций и лиц, призванных это самое население информировать и направлять. Координационные советы российских соотечественников, о создании которых широковещательно было заявлено российским МИДом, оказались практически недееспособными как в плане самоорганизации и защиты русских интересов в странах проживания, так и в плане сколько-нибудь заметной поддержки политических шагов России в ЦА.

(О проявлениях национализма в Киргизии, подразумевая антирусские лозунги, поджоги и рейдерские захваты российской собственности, общественность СНГ узнало из журналистских публикаций, а не от официальных лиц русской «диаспоры».)

А ведь незадействованный «русский ресурс» один из мощнейших рычагов влияния в ЦА , которые ещё пока остаются в руках Кремля и который, как говорится, сам Бог велел использовать для защиты прав русских и лоббирования интересов России. Особенно в свете дальнейшего осложнения ситуации в центральноазиатских республиках и регионе в целом. А к этому, как уже было сказано выше, есть достаточно предпосылок.

Очевидно, что российская внешняя политика в отношении государств ЦА должна претерпеть существенные изменения и стать более внятной и наступательной. Как считает бывший руководитель Российского института стратегических исследований Евгений Кожокин, осторожная консервативная внешняя политика, которой сегодня придерживается руководство России, вызывает доверие к Москве и приносит свои дивиденды.

«Но в некоторых случаях этого оказывается недостаточно. Нужно искать сочетание здорового консерватизма и умения действовать решительно, идя на разумный риск в случаях, когда кризис либо неизбежен, либо уже начался» - говорит известный российский дипломат.

На мой взгляд, кризис уже начался. Исламский радикализм, без всякого шапкозакидательства, близ настежь распахнутых дверей России, а «Северный наркомаршрут» на пространствах Цетральной Азии готов запульсировать с удвоенной силой. И попробуйте мне возразить.